Неточные совпадения
Народу было пропасть, и в кавалерах не было недостатка; штатские более теснились вдоль стен, но военные танцевали усердно, особенно один из них, который прожил недель шесть в Париже, где он выучился разным залихватским восклицаньям вроде: «Zut», «Ah fichtrrre», «Pst, pst, mon bibi» [«Зют», «Черт возьми», «Пст, пст, моя крошка» (фр.).] и т.п. Он произносил их в совершенстве, с настоящим парижским шиком,и в то же
время говорил «si j’aurais» вместо «si j’avais», [Неправильное употребление условного наклонения вместо прошедшего: «если б я имел» (фр.).] «absolument» [Безусловно (фр.).] в смысле: «непременно», словом, выражался на том великорусско-французском наречии, над которым так смеются французы, когда они не имеют нужды уверять нашу братью, что мы говорим на их языке, как
ангелы, «comme des anges».
О mon cher, этот детский вопрос в наше
время просто страшен: покамест эти золотые головки, с кудрями и с невинностью, в первом детстве, порхают перед тобой и смотрят на тебя, с их светлым смехом и светлыми глазками, — то точно
ангелы Божии или прелестные птички; а потом… а потом случается, что лучше бы они и не вырастали совсем!
У нас в Москве, в допетровскую старину, такие же почти драматические представления, из Ветхого Завета особенно, тоже совершались по
временам; но, кроме драматических представлений, по всему миру ходило тогда много повестей и «стихов», в которых действовали по надобности святые,
ангелы и вся сила небесная.
Статую эту, долженствовавшую представить молящегося
ангела, он выписал из Москвы; но отрекомендованный ему комиссионер, сообразив, что в провинции знатоки скульптуры встречаются редко, вместо
ангела прислал ему богиню Флору, много лет украшавшую один из заброшенных подмосковных садов екатерининского
времени — благо эта статуя, весьма, впрочем, изящная, во вкусе рококо, с пухлыми ручками, взбитыми пуклями, гирляндой роз на обнаженной груди и изогнутым станом, досталась ему, комиссионеру, даром.
Любимыми романсами в то
время были: «Прощаюсь,
ангел мой, с тобою», «Не шей ты мне, матушка», «Что затуманилась, зоренька ясная», «Талисман», «Черная шаль» и т. д.
Да и в самом деле, разве не обидно было, например, Фролу Терентьичу Балаболкину слышать, что он, «столбовой дворянин», на вечные
времена осужден в аду раскаленную сковороду лизать, тогда как Мишка-чумичка или Ванька-подлец будут по райским садам гулять, золотые яблоки рвать и вместе с
ангелами славословить?!
Но все это только цветочки. Приближается 13-е декабря, день
ангела Арсения Потапыча. К этому дню приготовляются очень деятельно, так как исстари заведено, что у Пустотеловых к именинам хозяина съезжается целая масса гостей. Филанида Протасьевна наскоро объезжает соседей и всем напоминает о предстоящем празднестве. Арсений Потапыч тем
временем продает еще партию хлеба и едет в город для новых закупок.
Я знал с незапамятных
времен, что у нас была маленькая сестра Соня, которая умерла и теперь находится на «том свете», у бога. Это было представление немного печальное (у матери иной раз на глазах бывали слезы), но вместе светлое: она —
ангел, значит, ей хорошо. А так как я ее совсем не знал, то и она, и ее пребывание на «том свете» в роли
ангела представлялось мне каким-то светящимся туманным пятнышком, лишенным всякого мистицизма и не производившим особенного впечатления…
— Прощай, мой
ангел! — обратилась она потом к Паше. — Дай я тебя перекрещу, как перекрестила бы тебя родная мать; не меньше ее желаю тебе счастья. Вот, Сергей, завещаю тебе отныне и навсегда, что ежели когда-нибудь этот мальчик, который со
временем будет большой, обратится к тебе (по службе ли, с денежной ли нуждой), не смей ни минуты ему отказывать и сделай все, что будет в твоей возможности, — это приказывает тебе твоя мать.
Особенно на Павла подействовало в преждеосвященной обедне то, когда на средину церкви вышли двое, хорошеньких, как
ангелы, дискантов и начали петь: «Да исправится молитва моя, яко кадило пред тобою!» В это
время то одна половина молящихся, то другая становится на колени; а дисканты все продолжают петь.
— Это вряд ли в наше
время возможно, — тоже без всякой иронии отозвался Николай Всеволодович, медленно и как бы задумчиво. — В Апокалипсисе
ангел клянется, что
времени больше не будет.
— Научить их!.. Легко сказать!.. Точно они не понимают, в какое
время мы живем!.. Вон он — этот каторжник и злодей — чуть не с триумфом носится в Москве!.. Я не
ангел смертоносный, посланный богом карать нечистивцев, и не могу отсечь головы всем негодяям! — Но вскоре же Егор Егорыч почувствовал и раскаяние в своем унынии. — Вздор, — продолжал он восклицать, — правда никогда не отлетает из мира; жало ее можно притупить, но нельзя оторвать; я должен и хочу совершить этот мой последний гражданский подвиг!
— Шалопаи погубят вас, Thеodore! — сказала она, — а вместе с вами погубят и меня! Pensez-y, mon ange, [Подумайте об этом, мой
ангел (фр.).] прогоните их, покуда еще есть
время! Возвратите Рудина (il еtait si amusant, le cher homme! [Он был так забавен, милый человек! (фр.)]) и прикажите Лаврецкому, Райскому и Веретьеву быть по-прежнему либералами.
27 мая.
Время тащится тихо, все то же; смертный приговор или милость… поскорей бы… Что у меня за страшное здоровье, как я могу выносить все это! Семен Иванович только и говорит: подождите, подождите… Яша,
ангел мой, прощай… прощай, малютка!
Элиза Августовна не проронила ни одной из этих перемен; когда же она, случайно зашедши в комнату Глафиры Львовны во
время ее отсутствия и случайно отворив ящик туалета, нашла в нем початую баночку rouge végétal [румян (фр.).], которая лет пятнадцать покоилась рядом с какой-то глазной примочкой в кладовой, — тогда она воскликнула внутри своей души: «Теперь пора и мне выступить на сцену!» В тот же вечер, оставшись наедине с Глафирой Львовной, мадам начала рассказывать о том, как одна — разумеется, княгиня — интересовалась одним молодым человеком, как у нее (то есть у Элизы Августовны) сердце изныло, видя, что ангел-княгиня сохнет, страдает; как княгиня, наконец, пала на грудь к ней, как к единственному другу, и живописала ей свои волнения, свои сомнения, прося ее совета; как она разрешила ее сомнения, дала советы; как потом княгиня перестала сохнуть и страдать, напротив, начала толстеть и веселиться.
Про господина Пищалкина и говорить нечего; ему непременно, со
временем, крестьяне его участка поднесут серебряный кубок в виде арбуза, а может быть, и икону с изображением его
ангела, и хотя он им скажет в своей благодарственной речи, что он не заслуживает подобной чести, но это он неправду скажет: он ее заслуживает.
— Нельзя, мой
ангел! (Он опять слегка напыжился.) И рад бы, да не такое нынче
время!
— Д-да! Впрочем, он и стоит того: последнее
время он такую показал ей привязанность, что она мне сама несколько раз говорила, что это решительно ее ангел-успокоитель! Недели две перед смертию ее он не спал ни одной ночи, так что сам до того похудел, что стал походить на мертвеца.
При первом взгляде на его вздернутый кверху нос, черные густые усы и живые, исполненные ума и веселости глаза Рославлев узнал в нем, несмотря на странный полуказачий и полукрестьянской наряд, старинного своего знакомца, который в мирное
время — певец любви, вина и славы — обворожал друзей своей любезностию и добродушием; а в военное, как ангел-истребитель, являлся с своими крылатыми полками, как молния, губил и исчезал среди врагов, изумленных его отвагою; но и посреди беспрерывных тревог войны, подобно древнему скальду, он не оставлял своей златострунной цевницы...
— Ах, как отлично, как бесподобно!.. — полувоскликнула она. — Александр, вы знаете, он хоть и серьезен, но
ангел доброты!.. Одно, что хвораю я все последнее
время; брату уж и не говорю, а хвораю!
Ведь все то
время, с тех пор, я был один-одинешенек, и, кажется, минуты не было, чтоб не думал я о тебе,
ангел мой ненаглядный!
— А как я ревновал тебя все это
время! Мне кажется, я бы умер, если б услышал о твоей свадьбе! Я подсылал к тебе, караулил, шпионил… вот она все ходила (и он кивнул на мать). — Ведь ты не любила Мозглякова, не правда ли, Зиночка? О
ангел мой? Вспомнишь ли ты обо мне, когда я умру? Знаю, что вспомнишь; но пройдут годы, сердце остынет, настанет холод, зима на душе, и забудешь ты меня, Зиночка!..
И затем, дорогая, вы вступили на стезю порока, забыв всякую стыдливость; другая в вашем положении укрылась бы от людей, сидела бы дома запершись, и люди видели бы ее только в храме божием, бледную, одетую во все черное, плачущую, и каждый бы в искреннем сокрушении сказал: «Боже, это согрешивший
ангел опять возвращается к тебе…» Но вы, милая, забыли всякую скромность, жили открыто, экстравагантно, точно гордились грехом, вы резвились, хохотали, и я, глядя на вас, дрожала от ужаса и боялась, чтобы гром небесный не поразил нашего дома в то
время, когда вы сидите у нас.
— Э,
ангел мой! Хорошо советовать после
времени, когда дело сделано. Нет, вы влезьте-ка в мою кожу…
Цена его слов известна мне была, а обидели они меня в тот час. Власий — человек древний, уже едва ноги передвигал, в коленях они у него изогнуты, ходит всегда как по жёрдочке, качаясь весь, зубов во рту — ни одного, лицо тёмное и словно тряпка старая, смотрят из неё безумные глаза.
Ангел смерти Власия тоже древен был — не мог поднять руку на старца, а уже разума лишался человек: за некоторое
время до смерти Ларионовой овладел им бред.
Но по ночам, во
время тоскливой старческой бессонницы, когда так назойливо лезли в голову мысли о бестолково прожженной жизни, о собственном немощном одиночестве, о близкой смерти, — актеры горячо и трусливо веровали в бога, и в ангелов-хранителей, и в святых чудотворцев, и крестились тайком под одеялом, и шептали дикие, импровизированные молитвы.
Преосвященный владыко архиерей своим правилом в главной церкви всенощную совершал, ничего не зная, что у него в это
время в приделе крали; наш англичанин Яков Яковлевич с его соизволения стоял в соседнем приделе в алтаре и, скрав нашего
ангела, выслал его, как намеревался, из церкви в шинели, и Лука с ним помчался; а дед же Марой, свое слово наблюдая, остался под тем самым окном на дворе и ждет последней минуты, чтобы, как Лука не возвратится, сейчас англичанин отступит, а Марой разобьет окно и полезет в церковь с ломом и с долотом, как настоящий злодей.
Не явно ли благословенье Божье!
Теперь у нас и войско, и казна,
И полководец. Недалеко
время,
Когда, вооружась и окрылатев,
Как непоборные орлы, помчимся.
За нас молитвы целого народа,
Детей, и жен, и старцев многолетних,
И пенье иноков, и клир церковный,
Елей лампад, курение кадил!
За нас угодники и чудотворцы,
И легионы грозных сил небесных,
Полк
ангелов и Божья благодать!
Так и коротали дни свои небесные
ангелы, земные же человеки, проводя
время то на молитве, то на работе, то за утешением.
— Ну! Заговори с тобой, тотчас доберешься до антихриста, — сказал Колышкин. — Каки последни
времена?.. До нас люди жили не
ангелы, и после нас не черти будут. Правда с кривдой спокон века одним колесом по миру катятся.
Мне представлялось, что так у меня на глазах умерла моя жена, — и в это
время искать какие-то три рубля, чтоб заплатить врачу! Да будь все врачи
ангелами, одно это оплачивание их помощи в то
время, когда кажется, что весь мир должен замереть от горя, — одно это способно внушить к ним брезгливое и враждебное чувство. Такое именно чувство, глядя на себя со стороны, я и испытывал к себе.
Предназначенный нам труд мы должны выполнять честно и безукоризненно, всё равно, надеемся ли мы со
временем стать
ангелами, или верим в то, что мы когда-то были слизняками.
При этом
время может быть различно, временность получает выражение в конкретных, окачествованных
временах:
время для
ангелов, надо полагать, иное, нежели для людей [«Об этом свидетельствует и блаж.
Временность должна погаснуть и обессилеть, линия
времени слиться в точку, когда «
времени больше не будет» [Точнее: «
времени уже не будет» (Отк. 11, 6).], как клянется
ангел в Апокалипсисе, только так может разрешиться антиномия
времени [«
Время не предмет, а идея.
По-видимому, нельзя говорить об истории
ангелов, по крайней мере в человеческом смысле «
времен и сроков»; скорее здесь уместно думать о молниеносном свершении, последствия которого осуществляются во
времени.
Нет: ибо если бы Бог знал это прежде
времени сотворения
ангелов, то это была бы вечная предустановленная воля, а не вражда против Бога; но тогда Бог сотворил бы его диаволом первоначально.
См. всю VII книгу третьей Эннеады «О
времени и вечности».], которому подвластна вся тварь: и
ангелы, и человеки, и весь мир.
4, l, 3).] или даже допускает, что благодаря злоупотреблению твари свободой, именно Люцифера [«Ты скажешь теперь: разве всецелый Бог не знал этого прежде
времени сотворения
ангелов, что это так произойдет?
Августин, который говорит: «Хотя мир духовный (
ангелов) превыше
времени, потому что, будучи сотворен прежде всего, предваряет и сотворение самого
времени; несмотря, однако ж, на то, превыше его господствует вечность самого Творца, от Которого и он чрез сотворение получил свое начало если не по
времени, которого не было еще, то по условию бытия своего.
Православная Церковь чтит зачатие Богоматери, предвозвещенное
ангелом «богоотцам» Иоакиму и Анне (подобно тому, как она чтит и зачатие св. пророка Иоанна Предтечи), но в то же
время не изъемлет этого зачатия из общего порядка природы, не провозглашает его «непорочным» в католическом смысле [В службе Зачатию Богородицы (Минея месячная, декабрь), в стихирах на «Господи воззвах» читаем: «Пророческая речения ныне исполняются: гора бо святая в ложеснах водружается; лествица божественная насаждается: престол великий царев приуготовляется: место украшается боговходимое; купина неопалимая начинает прозябати, мироположница святыни уже истекает…
Вообще вопрос собственно о творении духов —
ангелов и человека — остается наименее разъясненным в системе Беме, и это делает ее двусмысленной и даже многосмысленной, ибо, с одной стороны, разъясняя Fiat в смысле божественного детерминизма, он отвергает индетерминистический акт нового творения, но в то же
время порой он говорит об этом совершенно иначе [«Воля к этому изображению (
ангелов) изошла из Отца, из свойства Отца возникла в слове или сердце Божием от века, как вожделеющая воля к твари и к откровению Божества.
— В сие
время Божий
ангел сходил с неба. Он стоял перед тобой и записывал обещанья твои. Помни это.
Нежно-прозрачное лицо ее теперь было желто — и его робко оживлял лихорадочный румянец, вызванный тревогою чувств, возбужденных моим прибытием; златокудрые ее волосы, каких я не видал ни у кого, кроме путеводного
ангела Товии на картине Ари Шефера, — волосы легкие, нежные и в то же
время какие-то смиренномудрые, подернулись сединою, которая покрыла их точно прозрачною дымкой; они были по-старому зачесаны в локоны, но этих локонов было уже немного — они уже не волновались вокруг всей головы, как это было встарь, а только напоминали прежнюю прическу спереди, вокруг висков и лба, меж тем как всю остальную часть головы покрывала черная кружевная косынка, красиво завязанная двумя широкими лопастями у подбородка.
— Теперь и y нас с немцами война неизбежна, потому что Сербию не оставит в такое тяжелое
время наш
ангел Государь… Это говорил мне мой папа, когда заходил ко мне дня три тому назад. Папа говорил, что германский император Вильгельм непременно станет на сторону своих союзников-австрийцев, — говорила, оживленно жестикулируя, хорошенькая брюнетка Аля Миродай.
В то
время два
ангела бились в небесах у Аллаха, белый и черный…
Один раз играла в комедии «До поры — до
времени», ужасно сробела перед выходом, но на подмостках — «точно ее носили по воздуху
ангелы».
Это послание было одно из тех, от которых неопытную девушку бросает в одно
время и в пламя и в дрожь, от земли на небо, в атмосферу, напитанную амброю, розой и ядом, где сладко, будто под крылом
ангела, и душно, как в объятиях демона, где пульс бьется удвоенною жизнью и сердце замирает восторгами, для которых нет языка.
— Наверно, голос, тебя звавший, был голос моего ангела-хранителя. Да, сон твой не лжив; режут меня, только не шведы — собственные мои грехи. Помоги.
Время для меня дорого. Скоро забелеет утро, может статься, последнее в жизни моей… и нашей беседе могут помешать.
С этого
времени и в палатах стали мести на ночь, чтобы ангелам-хранителям в ночную тишь любо и привольно было обхаживать спящих, чтобы они не запнулись обо что и за то не разгневались.
— Все, братец мой, до
времени… Меня-то ей, может, видеть уже давно желательно, а ты, холоп, препятствуешь… Хоть и
ангел она по-твоему, а этого тебе не спустит без порки.